Затянутый унылой юриспруденцией и серым бытом немецкого городка, Эрнст Гофман жаждал спасения и обрёл его в творчестве, где рождалась иная, ослепительная реальность. Этот побег в мир искусства быстро превратился в насущную потребность, и Гофман стал душой, раздвоенной между двумя измерениями: одним — с грузом обязанностей и косностью обывателей, другим — с эйфорией безграничного полёта фантазии. Раздвоение не пугало его; он всё неохотнее возвращался из своего убежища, где по-настоящему оживал.